Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны - Кэтрин Грейс Кац

состояние его психики. Кэти каким-то чудом застала Стэнли после самострела ещё живым, и хирурги успели спасти ему жизнь, отчасти искупив вину психиатров за допущенный промах. Хорошо всё то, что хорошо кончается: Стэнли поправился, и они с Кэти прожили вместе ещё долгих тридцать лет до самой его смерти в 1999 году{844}.

А вот у Сары жизнь после смерти Энтони пошла под откос. Она запила, дважды подверглась арестам за нарушение общественного порядка в нетрезвом виде – и в конечном итоге вынуждена была отправиться в Швейцарию на лечение от алкогольной зависимости. О карьере актрисы пришлось забыть, и по завершении курса лечения Сара перебралась в тихую Испанию. И там Сара нежданно-негаданно обрела истинную любовь всей своей жизни в лице соотечественника-экспатрианта Генри Туше´-Джессона, 23-го барона Одли. Генри был рыжеволосым, как сама Сара, разведенным эстетом сорока девяти лет от роду. Увы, недавно перенесённый им инсульт привел к частичному параличу правой руки, и он едва способен был разве что выводить ею свою подпись. Вопреки, а, возможно, и благодаря присущим им обоим несовершенствам Сара и Генри влюбились друг в друга глубочайше. Сделав Саре предложение, Генри, как и положено, попросил руки дочери в письме её отцу: «Я чувствую, что так мало имею предложить, однако, сэр, я действительно люблю Сару. Люблю её за красоту, за печали её и за инстинктивную её доброту. Если соблаговолите позволить мне дарить ей мир, радость… да вообще всё, что только может ей понадобиться для счастья в её понимании, то и моя собственная жизнь будет представляться мне полностью состоявшейся»{845}.

После пятнадцати блаженных месяцев в этом счастливом браке с любимым человеком преследующее Сару проклятье обрушилось на неё с новой силой. Повторного инсульта Генри не пережил. А ещё через три месяца покончила с собой её сестра Диана. После столь сокрушительного двойного удара судьбы Сара снова запила. Был у неё, правда, после этого ещё один мимолетный роман – с афроамериканским джазовым певцом Лобо Ночо – но что-то у них не сложилось. Наконец, 24 января 1965 года чаша скорби и горестей Сары была заполнена до краёв известием о кончине её девяностолетнего отца.

Смерть Уинстона была для неё подобна гибели части её собственной души, и, пытаясь как-то проработать это своё горе, Сара принялась писа́ть. Она, подобно отцу, уже была состоявшимся художником. Теперь же она с головой погрузилась в среду, из которой Уинстон в 1953 году выплыл с Нобелевской премией. В то время как Уинстон писал об истории и своем месте в ней, Сара изливала на бумагу всё то, что было у неё на сердце. Первая её книга «Нить в гобелене»[103] – элегантно-эмоциональные размышления о своей жизни с отцом – была опубликована в 1966 году. На следующий год она опубликовала сборник сказок, затем два томика поэзии.

Собственных детей у Сары не было, но племянницы и племянники её обожали. Для одной из них – Селии Сэндис – она сделалась «феей-крестной» в вихре сказочных подарков{846}. Кружила головы она и юным зрителям театральной постановки «Питера Пэна», пролетая над лондонской сценой по воздуху на незримых тонких проволоках{847}. Лишь со временем стало приходить к окружающим понимание всей глубины пережитых ею тягот. Ведь потери близких преследовали Сару сплошной чередой – Уайнант, Бошан, Одли, старшая сестра, отец… Вот и не вышло у неё до конца жизни склеить своё разбитое сердце. Тем не менее Сара до самого конца пыталась заглядывать в будущее и надеяться на лучшее. В 1981 году вышла последняя книга Сары – автобиографические воспоминания «Танцуй и дальше»[104], сам заголовок которой звучит как её личная мантра.

Саре передалось от отца столь многое – его ум, порывистость, страстность, искусность в обращении со словами и языком, что в иную эпоху нетрудно было бы представить её и в роли продолжательницы дела Уинстона на политическом поприще. На самом-то деле, её вполне удовлетворила бы карьера, придающая жизни цель, в чём она лично успела убедиться в годы войны, – возможно, и пронесла бы её политика через череду трагедий в целости. Впрочем, вопреки трагедиям, личным трудностям и ранящей в самое сердце уверенностью в том, что она приносит тем, кто её любит, одни несчастья, Сара, по заверению Селии, была существом «талантливым и ярким», и к тому же «совершенно очаровательным» по мнению всех без исключения её знакомых{848}. Как сказала позже её младшая сестра Мэри: «В то время как те из нас, кто работал с Сарой и знал её, наверняка чувствуют, что множество её талантов остались недооценёнными и не в полной мере востребованными, её веселость и отвага в трудные времена всех нас вдохновляли»{849}. Так ведь и Памела за много лет до этого писала Кэти о Саре, по сути, то же самое.

Но танцевать до бесконечности оказалось не по силам даже Саре. Алкоголь медленно, но верно брал своё – и под конец жизни Сара смирилась с неизбежностью близкой смерти. «Я ведь не прочь уйти, – говорила она друзьям, – потому что знаю, что папа заждался».{850} Из великого множества неординарных людей, соприкасавшихся с Сарой за всю её богатую событиями жизнь, отец всегда оставался для Сары ярчайшей и всех и вся затмевающей звездой. И нет никаких сомнений, что Уинстон отвечал на это чувство дочери взаимностью. Как позже скажет племянница Сары Селия: «Она несомненно была у дедушки любимым ребёнком»{851}. Сара Черчилль скончалась в 1982 году на шестьдесят восьмом году жизни.

* * *

Шли годы, мутное наследие Ялтинской конференции продолжало эволюционировать в волнах приливов и спадов напряжённости в отношениях между Востоком и Западом, и мало кто вспоминал о том, что в той точке запуска фазового перехода Второй мировой войны в Холодную присутствовали Кэтлин Гарриман, Анна Рузвельт и Сара Черчилль. Да и те немногие, кто помнил об этом, признавали за тремя дочерьми роль разве что домоправительниц или радушных хозяек серии «загородных вечеринок в усадьбах, где гости вынуждены добродушно мириться с теснотой», как писал через сорок с лишним лет после Ялты давным-давно разоблачённый шпион Элджер Хисс в своих мемуарах, которые к тому времени представляли интерес разве что для него самого{852}. Историки же, если и использовали цитаты из трёх дочерей, то лишь в качестве «набивочного материала»{853}, по выражению Анны, ограничиваясь их шутливыми замечаниями по поводу нехватки ванных комнат при переизбытке клопов и т. п., – с целью придания флёра легкомысленности этому сложнейшему, тяжелейшему и даже трагическому эпизоду на исходе Второй мировой войны. И биографы участвовавших в этом событии «великих исторических личностей» имеют склонность с легкостью забывать о том, что они были не только политиками и государственными мужами, но ещё и отцами своих детей. Вопреки ли, благодаря ли (кто знает?) суровым требованиям военных лет отношения между этими отцами и дочерьми были одними из самых значимых для тех и для других на протяжении всей их жизни.

Хотя Ялта, вопреки надеждам многих, не стала вершиной сотрудничества между тремя союзными державами, для трёх этих женщин она осталась одним из ярчайших событий в их жизни. С недавних пор присутствие на мировой арене детей – и в особенности дочерей – ранее избранных лидеров стало явлением более или менее обыденным, но в ялтинскую эру подобное было немыслимо. Послевоенный мир и забудет о них, но сами они до конца своих дней будут хранить память о том, как использовали уникальный шанс стать